Бобылев Николай Антонович

Один бедный малый, не найдя ничего лучшего, объявил не без гордости:
- А меня Том Сойер здорово отколотил как-то раз!
Но его попытка покрыть себя славой не увенчалась успехом.
Ведь то же самое могли сказать о себе чуть ли не все...
                                             Марк Твен. Приключения Тома Сойера.

Помню - папа еще молодой.
                                             Давид Самойлов. Выезд.

           

     Я сразу прошу прощения за то, что пишу этот текст не только лично о Коле, но о многом другом, о его отношения с Красносельскими... и о себе... Но мне кажется, что его отношения с папой настолько определили всю его жизнь, что отделить Колю от Красносельских просто невозможно.

     У папы было несколько учеников, которых он называл самыми любимыми. (Читатель, если ты тоже папин ученик, но не Забрейко, не Садовский, не Покровский, не Лифшиц и не Соболевский или Рутицкий - не обижайся! Сердцу не прикажешь.) Он любил иногда перебирать четки всех имен (большинство можно найти в списке его соавторов) своих учеников, тасовать их по местам, вслух (!) обсуждать, кто главнее (Соболевский, Забрейко, Садовский или кто-нибудь еще). Было дело давно, я был "маленьким" и плохо знал папиных "старых" учеников (до Забрейко) и слушал перестановки фамилий Забрейко, Бобылева, Лифшица, Покровского и еще временно вторгавшихся (видимо, благодаря каким-то последним теоремам) других учеников (чаще других Козякина). Он расставлял их в списки, приговаривал что-то (чего я тогда совсем не понимал) математическое (типа: "Конечно, теоремы о ... войдут в историю", впрочем - скорее мне это кажется), тасовал, руководствуясь настроением и их последними успехами, даже что-то записывал. Потом Женя Лифшиц выпал из этих обсуждений... долго, лет 10-15 папа его еще называл, ругал меня, когда я возражал, говорил, что я ничего не понимаю. Потом появилась новая фамилия - Рачинский... Много времени прошло, прежде чем я понял (уже после папиной смерти или незадолго до нее), что и Петя Забрейко, и Коля Бобылев, и Леша Покровский были всегда не просто любимыми учениками, а членами семьи моего папы. Не просто особями из огромной стаи, которую он возглавлял, не просто младшими друзьями, а такими же (ну, может быть, кроме мамы и меня) или даже более близкими членами ЕГО семьи. И дело не в том, что для Петра Петровича когда-то каждый день мама сама жарила ЛИЧНЫЙ ПЕТИН биток (Забрейко не ел молотого мяса, то есть нормальных котлет), за поедание которого без спроса однажды меня сильно ругали. И не в том, что Коля просто жил со мной и с папой в тогда еще пустой московской квартире, обживал ее (одна из комнат в квартире долгие годы потом называлась бобылевской). И не в том, что Коля был один из немногих папиных учеников, которые любили рыбалку почти так же как сам папа. Это была некая душевная близость, которая бывает между родными, и не просто родственниками, а между близкими родственниками.

     А неплохое было время! Все были живы, зима, 1974 год, мне 19 лет, мы втроем (папа, я и Николай) живем в квартире на улице Островитянова, ее в конце 1973 года, наконец, достроили. Каждый вечер он ходит звонить своей будущей жене Тане (он называл ее из конспирации Клавушкой). Я увязываюсь с ним вместе, покурить, но я курю быстро, а он говорит долго. Я тоже начинаю звонить... якобы от нечего делать. В результате женился я тогда еще раньше, чем он! Он должен был быть свидетелем на моей первой женитьбе, однако у него в ЗАГСе не оказалось московской прописки (из ДАСа его уже выгнали, а его кооперативную квартиру еще не достроили) и моим свидетелем стал Покровский (я тогда и не понимал, как все это круто!). По субботам утром они с папой начинали жарить рыбу (иногда они надо мной издевались и жарили мозги, которые я не ел). Каждый жарил по большой чугунной сковородке трески! А я потом был рефери и решал, у кого рыба в этот день оказалась вкуснее. По крайней мере, один обиженный был всегда! После еды мы садились разыгрывать в преферанс генеральную уборку квартиры, дороже всего ценилась чистка газовой плиты. Бобылев проигрывал часто (впрочем, плиту все равно чистил папа), но уж когда выигрывал - сиял от счастья. Этот стиль соперничества во всяких важных делах типа преферанса или кто наловит больше карасиков величиной с ладошку ребенка (более крупных они с папой почему-то не ловили, видимо считая ловлю крупной рыбы неэстетичной), кто наберет больше ведер опенка, кто быстрее разгадает бобылевскую шараду (Про шарады следовало бы сказать особо. Их ввел в жизнь лаборатории 61 ИПУ, тогда еще папиной, Бобылев. Почти никто из "неместных" решать их так и не научился (Шурик Соболев их здорово разгадывал!), придумывали их в 61й почти все. Типичный пример совершенно честной бобылевской шарады (рассказанной мне лично автором - Колей): "первое" - угроза ввергнуть мир во тьму с помощью канцелярской принадлежности, "второе" - домашнее животное, не бросающее слов на ветер, "все вместе" - человек, который не может работать в ИПУ. Истории про бобылевские шарады всегда и везде пользовались большим успехом. Насколько мне известно, список шарад так и не составлен. Я тоже придумал одну, высоко оцененную Бобылевым: "первое" - гласная буква, "второе" - два еврея, "все вместе" - дерево. Конечно, это все простые шарады. Дело в том, что одним из основных достоинств бобылевской шарады полагалась ее разгадываемость, кому интересны шарады, которые невозможно разгадать... Это же не теоремы...) и (самое главное) кто над кем лучше подшутит, очень украшал жизнь всех вокруг Коли. Когда они с папой ходили ловить рыбу, то всегда один из них был главным рыбаком. Не надо думать, что "главный рыбак" - это тот, кто поймал больше рыбы, нет, наоборот! Ну, сами подумайте - кто ловит больше рыбы (доказывает теорем, печет сладких булочек и пр.): сам рыбак - или его начальник?!

    

     Слева Коля позирует в Тишково с ведром белых. Как специалист, замечу: староваты, конечно, белые грибочки, однако все равно... ведро белых грибов в Подмосковье набрать совсем не легко - это не Воронеж. Бобылев любил собирать белые, с палочкой, по опушкам. А справа он чистит опенка, это Дубечино. Я даже не знаю, какой гриб красивее белый - или опенок, когда он молодой и растет кучкой.

     За грибами я с Бобылевым ходил великое множество раз. Он давно перестал ходить ловить рыбу, а за грибами ходил каждый год. Даже дачу себе он построил в самом грибном месте Московской области - деревне Дубечино. Доказать, что это самое грибное место, невозможно, но косвенные улики лично для меня весьма существенны. Я ехал в 2001 году за белым грибом первым автобусом от Теплого Стана (Коля со мной не поехал, сказал, что времени нет даже половины дня, так сильно занят!). Ехал я довольно далеко, за бетонку на Вороновском автобусе и разговорился с соседом по сидению в автобусе. Как всегда в таких ситуациях мы говорили о грибах, о том, что опенок был не сильный в этом году, что чернушки не было совсем, зато белый есть, о том кто, где и когда взял особенно много гриба. И тут этот совершенно мне незнакомый мужик начинает рассказывать о Дубечино! О том, что именно там самые лучшие и обильные грибы. Ну не может же быть таких совпадений без основания! Бобылев в тот год собирал (брал) у себя в Дубечино волнушку. Он рассказывал мне, как за 3 часа нарезал 5 корзин, долго напоминал мне о каких именно корзинах идет речь (...нет, не та, средняя, а та, помнишь, я с ней в Тишково всегда за опенком хожу...). А я завидовал ему, люблю соленую волнушку, но ни разу ее много не собирал. И даже не видел, чтобы собирали другие.

     Помню, как году в 1984-85 вечером в воскресенье мы ехали из Тишково в ПАЗике, набитом опятами. Тот, кто знает, как остро пахнет свежесрезанный опенок, меня поймет. Так вот, опенком в ПАЗике пахло сильнее, чем бензином. Был он, я с сыном Мишкой, тогда еще довольно мелким, полный автобус людей и опята. Год на опенка выдался удачный, лично я вез полную выварку уже сваренного совсем молодого опенка-гвоздика, собранного в пятницу вечером и в субботу утром, уже нагревшийся рюкзачок сухого опенка покрупнее, собранного в субботу после обеда и большой рюкзак ядреного опенка, собранного в воскресенье утром. Еще была полная корзина, набранная в самом лагере и в 20 метрах рядом с ним уже перед самым отъездом. Примерно столько же гриба везли все люди в ПАЗике (ну, может, я все-таки был чуть-чуть пожаднее!). Народ устал после резанья опят, и все начали дремать. Мы с Мишкой сидели на сиденье, а Бобылев сидел на ступеньках автобуса рядом. В некоторый момент мой сын начал нудить и Коля начал его развлекать. Еще через 10 минут все проснулись и смотрели бесплатное представление. Начальную стадию его я не помню - сам дремал под сыновьи вопли. Помню только, что Мишка решал какие-то смешные задачи (книжек Остера тогда еще не было, но, думаю, Бобылев мог бы и фору дать уважаемому автору!), неизменно требуя за каждую решенную задачу сколько-то там опенков. Потом проснулся и я, и тогда мы с Мишкой решали Специальные Бобылевские Задачи Для Двух Решающих. Я запомнил одну: вот мы с Мишей в городе зашли в магазин ЦУМ, разминулись и потеряли друг друга. Дальше каждый из нас называл свое место встречи. Встретимся ли мы? Мы встретились дома... Финалом (за 25 опят) была шарада уже решенная лично мной: "первое" - выдающаяся часть человеческого недостатка, "второе" - Бобылев один в большой пустой тюремной камере, "все вместе" - апробация диссертации. Мы и не заметили, как доехали до дома...

     Мы все любили Николая Антоновича, но больше всего его любили дети и собаки (недавно мне Таня рассказала о том, как к нему клеились знакомые вороны в Тропаревском парке, но сам я того не видел!). Собаки и бездомные беспородные, и домашние в ошейниках - знали его самого и его слова: "Ух, ты моя девочка!", произносимые под разворачивание принесенного пакета с едой. Заинтересованные лица помнят любовь Коли к моей племяннице Ленке... примерно году так в 1969... ей было года 4 (на самом деле мне кажется, что 5, но она всегда отказывается это признавать). Он приходил к нам на Театральную заниматься с папой и немедленно оказывался втянутым в игру в прятки с Ленкой. Вначале это были обычные прятки (благо было, где играть!), но потом он, будучи в особенном расположении духа, подойдя к двери, за которой стояла Ленка, произнес: "Заглянуть что ли за дверь... Или не стоит... Если за ней кто-то есть, то пусть ОНО молчит. А если там никого нет, то пусть ОНО скажет "ОГУРЕЦ!" Это был экспромт! Папа, я и Алка (моя сестра и Ленкина мать, если кто вдруг не знает!) стояли рядом и молчали, пораженные самой идеей. И были даже как-то сначала не сильно удивлены, когда из-за двери раздалось тихое: "Огурец!"... Это потом в результате длительных экспериментов выяснилось, что так говорят все дети (мои старшие точно говорили), что они все отлично понимают и поддерживают игру из инстинктивного чувства прекрасного. Это прекрасное придумывал Коля и щедро разбрасывал вокруг себя.

      Любил Бобылев всякие интересные "штучки", у него был к этому вкус. Последние несколько лет он отовсюду возил камни. Коллекционировал пейзажную яшму, даже специально для этого ездил в Башкирию, в Сибай к Марату Юмагулову. Лекции читал и камней привез оттуда. Он любил показывать свои камни всем, кто был готов их смотреть. А как Коля любил книги! Книги он начал собирать в самом начале учебы в Воронежском университете. Никогда не забуду его рассказа о купленном им еще в конце 60х двухтомнике Тацита в Литпамятниках... Жаль, не дожил тот Тацит до московских времен. Канул в бездны воронежского "Букиниста". Впрочем, заваленный книгами бывший папин кабинет в 578... заставленная книгами квартира... Когда мы жили втроем с папой и мебель у нас была только кухонная, расставленная по всей квартире (в одной комнате одна полка стояла на полу, в другой - другая полка и стол), то для одежды места не было, а книжки лежали в полках, чтобы не запылиться. При нынешнем книжном изобилии это довольно странно выглядит, но тогда все было именно так.

    

      Жалко, что у меня осталось так мало его фотографий. Цветная фотография - из Ирландии, нас с ним Покровские возили смотреть на Атлантический океан. А вот еще одна фотография, черно-белая. На ней - неузнаваемо юные Леша Покровский, Валерий Иванович Опойцев, Шурик Соболев. Ну и Коля с папой. Господи, насколько я сам уже старше их с этой фотографии... Теперь такие фотографии уже никто не делает. Жалко, что не осталось фотографий воронежского периода, когда у нас не было ни качественных аппаратов, ни хорошей пленки.

      Все математики, кто кончал в Воронеже школу в 60х-70х годах, учились с Бобылевым в одной и той же школе №58 города Воронежа. И всех нас в школе учил Давид Борисович Сморгонский ("Идите, идите к доска, троечник Бáбилев" - это Коля так очень смешно передразнивал идишный акцент Давида).

      Воронежские зимние математические школы. Коля любил туда ездить, его все знали и любили, не только воронежцы и москвичи. Остались ли бытовые фотографии с этих школ? Сколько там было приключений! Как-то мы с ним пошли рыбу ловить. Взяли с собой все, что нужно (вот, кстати, еще бобылевская шарада: "первое" - принадлежность зимнего рыбака, "второе" - женщина еврейской национальности, въезжающая в новую квартиру, "все вместе" - философское животное), оделись, как положено, пошли. А на бобылевские валенки не было калош. И он выпросил калоши у папы (у папы с собой тоже был комплект одежды). Половили мы с ним рыбу, начало смеркаться, пошли мы с ним назад. Устали уже, времени часа четыре. Ну - два умника решили срезать путь. Через такие заросли камыша... а под коркой то ли льда, то ли наста было болото. Ладно, идти недалеко, метров 100 всего. И тут потерял Коля в болоте калошу, да еще и заметил это не сразу. Идти в "Березку" без калоши он отказался, папу боялся, знал что за калошу ему мало не покажется. Стемнело... мы шаг в шаг искали калошу на ощупь до 8 часов вечера... Нашли, однако! Или другая история из тех же мест. Спортсмены-лыжники (в тот год это были, кажется, Покровский с Грачевым) каждый день бегали 30 километров туда, 30 километров сюда, а потом долго обсуждали свои пробежки. Бобылев с Шуриком Соболевым уговорили меня тоже пойти покататься на лыжах. Прошлись мы по лыжне где-то с километр (один!) и стало мне не интересно. И пошел я на реку, посмотреть, как рыбаки рыбу ловят. Тут и Шурик с Колей меня догнали, как они выразились, на всякий случай. И я их подначил прогуляться вверх по речке Усманке, приговаривая, что по лыжне ходить не интересно, вот вдоль речки по льду будет здорово и не ходит там никто. Ну, сначала все и было хорошо. А потом мы поняли, почему там никто не ходит: Усманка речка быстрая и в середине начались промоины. Сначала мы все шли вдоль одного берега, но наклонные ивы и ольхи, растущие в изобилии вдоль берега, заставили нас переходить на другой берег. И это было не страшно, но потом настал момент совпадения промоины с необходимостью перехода на другой берег. На лыжах такое оказалось вполне возможно: надо было стоять над промоиной, опираясь носками лыж на лед с одной стороны реки, а задниками - на лед другой стороны. После первого же такого вынужденного перехода стало ясно, что он далеко не последний и нам стало грустно. Поход вдоль речки надо было отменять. Ладно, решили мы, пойдем назад. Подумали (а надо было бы раньше это сделать!) и поняли, что вдоль реки мы до дому можем и не дойти. До "Березки" по прямой было не больше километра. Мы прорубались через обледеневший сухой камыш, которым зарос этот километр, примерно часа три. Когда мы благополучно пробились к дороге, и я начал лицемерно говорить "как хорошо мы прогулялись", они меня чуть не убили.

    

     Лаборатория 61 ИПУ. Папина лаборатория, потом - лаборатория Бобылева. Изначально всю эту лабораторию пронизывал дух Бобылева. Он еще в 70-80х годах определял отношения в лаборатории, их стилистику, их форму и ту огромную любовь, которая там царила. Эту любовь замечательно чувствовали и видели все приходящие люди (вроде меня), у которых по месту их постоянной работы ТАКОГО не было. Не было Марка Александровича завлаба и Бобылева - стилиста. Он был настоящий артист (Профессионал (театральный педагог и телезвезда) натуралист Павел Любимцев (он знал Колю еще с тех времен, когда папа жил у них под роялем, а Коля жил в ДАСе и ходил к ним в гости) полностью подтверждает высокий Колин артистизм в совершенно профессиональном смысле.) я никогда с ним это не обсуждал, но мне кажется, на сцене он был бы великолепен. Мы его видели там только во время его замечательных докладов (кстати, папа всегда выделял Колю в числе своих учеников, по-настоящему умевших делать доклады; я понимаю, теперь эта фраза смешна, все знают его мастерство; но папа отмечал Колино умение делать доклады и в 70х!). Один из его докладов (о критических точках и локальных и глобальных экстремумах гладких скалярных функций двух переменных) я с удовольствием повторял много раз. я стараюсь немножко подражать Коле, тема благодатная, знать слушателям ничего специального вроде и не надо... Однако, на внешне тривиальные вопросы (их автор - Бобылев) мало кто из специально не подготовленных слушателей знает правильные ответы.

     Замечательно смотрелось желание каждого нового пришедшего в лабораторию поколения переплюнуть "стариков" - в основном самого Бобылева - в области шуток, подначек и розыгрышей. В конце 80х там уже настали совершеннейшие джунгли, где воровали чужие пирожные и ромовые бабы... фиксировали сотрудников на их собственных столах с полным прекращением доступа кислорода к телу организма... Впрочем, рассказы об этом хороши в изустной форме. Иных уж нет, а те далече... я все-таки там не так уж и часто бывал, но всегда там происходили какие-то удивительные истории, нигде более не возможные, только там.

     Сидит Бобылев и вставляет черной ручкой формулы в статью (Кстати, Бобылев был великий умелец красиво формулы вставлять! Саше Владимирову за 2 компота вставил первый экземпляр диссертации... Умение, ныне совсем утратившее свою ценность... Скоро и рассказы о нем станут не понятны новым поколениям математиков.) Сам СанСан утверждает, что формулы он вписывал сам, а Коля рисовал плакаты. Каждый день СанСан приносил ему по бутылке водки (процесс шел дней пять), но на третий день Коля сломался, сказал "хватит". Я помню по-другому... Лето... Жарко... По комнате 635 слоняется очумевший от жары и безделья Игорь Фоменко (привет из США). В комнате еще я, Покровский (Ирландия) и Саша Веретенников (Англия). Не выдерживает Фома, подходит к Бобылеву сзади, делает тому "короткое замыкание" и быстро начинает бежать зигзагами мимо столов и стульев к спасительной двери. Я открываю рот... Опытные сотрудники лаборатории 61 быстро прячутся под столами... Бобылев, не вставая, спокойно, но быстро берет со стола стакан с чаинками и остатками заварки и через всю большую комнату накрывает Фому чаем. Коричневая струя остатков заварки пролетает над столами и оказывается вся на майке Игоря. Он по инерции вылетает за дверь... и исчезает. я захлопываю рот со словами, что-де молодежь пошла в нынешнее время особенно наглая... Умудренные сотрудники лаборатории из-под столов не вылезают... Бобылев, так и не встав, продолжает вставлять закорючки в текст. Входит разъяренный Фома со стаканом прозрачной воды. Бобылев его игнорирует спиной, если так можно выразиться. Фома подходит к Бобылеву, мечется, со стороны от меня и из-под столов доносятся подначки (была ли горячая вода, легко ли отстиралась майка, была ли очередь к умывальнику). Тогда в ярости Фома хватает пиджак, висевший на стуле, на котором сидел Бобылев, и ВЫЛИВАЕТ ВОДУ во внутренний карман!!! И начинает все так же бежать зигзагами к двери, один стол, другой... И в эту вот секунду все понимают, что что-то не так: Бобылев сидит и продолжает безмолвно вставлять закорючки... Не добежав до двери, даже Игорь останавливается... я столбенею... сотрудники опасливо вытягивают шейки из-под столов... и тут Веретенников говорит: "Ой! Это же мой пиджак...!". Как нам троим (Коле, мне и Леше) было хорошо в тот момент! Фома полз на коленях к Веретенникову, обещая "больше никогда так не делать"... Как хохотал Бобылев...

     Это январь 1997 года, папа еще жив... И будет жив еще 3 недели... Мы с Колей находимся в Австралии, в Джилонге в ботаническом саду, мы стоим рядом с фикусом-переростком. Фотографирует нас Борис Николаевич Садовский. Бобылев решил, что если он раздвинет руки, то станет если и не такого размера, как фикус, то такого размера, как я. Вообще, несмотря на то, что мы с ним в Москве последнее время не очень часто виделись, (раз в 2-3 месяца, больше по телефону общались) благодаря Леше Покровскому нам удались две совместные поездки. В Австралию и в Ирландию. В Ирландии мы с ним сидели в одной комнате, он писал попеременно тó статью про устойчивость интервальных самосопряженных матриц, тó воспоминания о папе. При этом хихикал, взвизгивал, иногда даже в голос смеялся каким-то своим историям. Написав, он рассказал мне, что получил огромное удовольствие от того, о чем писал. Что многие истории, о которых он писал, он пережил заново. Не думал я, что мне придется писать воспоминания так скоро... и уж точно не о нем!

    
Вот, напоследок, еще пара фотографий. Какое у него красивое лицо!
                                                                                   Саша Красносельский